КУПРИН АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ ТАЛАНТЛИВЫЙ

писатель. Родился в августе 1870 г. в Пензенской губернии; по матери происходит из рода татарских князей Колончаки. Учился во 2 кадетском корпусе и Александровском военном училище. Писать начал еще юнкером; первый рассказ его: *Последний дебют* был напечатан в 1889 г. в московском *Русском Сатирическом Листке*. В 1894 г. Куприн оставил военную службу, работал в провинциальных изданиях, изучал зубоврачебное искусство, служил в технических конторах, занимался землемерием, был актером; все это впоследствии отразилось в его творчестве. Ранние очерки Куприна изданы в Киеве, в двух сборниках: *Киевские типы* (1896) и *Миниатюры* (1897); они довольно бледны и поверхностны. Первый большой рассказ, выдвинувший Куприна как писателя, *Молох*, был напечатан в 1896 г. в *Русск. Бог.*; за ним последовали: *Ночная смена* (1899), в *Мире Божием*, и ряд других рассказов, печатавшихся в этих двух журналах. В 1901 г. Куприн поселился в Петербурге, сделавшись ближайшим сотрудником *Мира Божьего* и издательства *Знание*. Этим издательством выпущены первые два тома сочинений Куприна (1903 и 1906). Позднее собрание сочинений Куприна выпущено в Москве, а также дано, в 1912 г., в приложениях к *Ниве* (в восьми томах). В 1914 г. Куприн призван на военную службу. Куприн - писатель переходного времени. В его творчестве запечатлелось настроение *бездорожной* эпохи, но не того ее беспросветно-пессимистического поколения, которое изображено у Чехова , а более молодого. Общественные сумерки в это время уже близились к концу, но все еще оказывали большое влияние на психологию интеллигенции. Главные лица первых рассказов Куприна: инженер Бобров (*Молох*), доктор Кашинцев (*Жидовка*) и студент Сердюков (*Болото*) имеют много общего с чеховскими героями. Это - чуткие, совестливые, но надломленные, душевно усталые люди, запутавшиеся в рефлексиях и гамлетовских настроениях. Их ужасает зло мира, они остро сочувствуют чужим страданиям, но неспособны к борьбе. Сознание собственного бессилия побуждает их воспринимать жизнь только со стороны ее жесткости, несправедливости и бесцельности. Однако, и у этих рефлектирующих героев Куприна заметна новая черта, отличающая их от чеховских пессимистов. Они органически любят жизнь и цепко за нее держатся. Разум у них говорит одно, сердце - другое. Когда измученный неврастеник, морфинист Бобров приходит к решению о необходимости покончить с собой, правдивый внутренний голос нашептывает ему, что он этого не сделает. *Зачем перед собой притворяться? Ты слишком любишь ощущение жизни, чтобы убить себя...* В студенте Сердюкове эта любовь к ощущению жизни, столь характерная для нового поколения, еще очевиднее. Он потрясен несчастиями лесника и его семьи, медленно гибнущих от лихорадки, он остро сочувствует бедным людям и, ночуя в их избе, доходит до галлюцинаций, до кошмаров; жизнь представляется ему невозможной при существовании подобного рода страданий, жестокостей и несправедливостей судьбы... Но с наступлением утра от этих болезненных настроений у Сердюкова не остается и следа. Его охватывает неудержимое желание самому поскорее выбраться из отвратительного тумана. Ему *вдруг жадно, до страдания, захотелось увидеть солнце*, и, когда он, наконец, взбежал на бугор, он *задохнулся от прилива невыразимой радости*. Знаменательный финал этого рассказа звучит почти символически для творчества Куприна, для той общественной полосы, которая в нем отразилась. *Туман лежал белой колыхающейся бесконечной гладью у его ног, но над ним сияло голубое небо, шептались душистые зеленые ветви, а золотые лучи солнца звенели ликующим торжеством победы*. Маленькие искорки постепенно разгорелись в целое пламя. Позднейшие произведения Куприна, особенно его знаменитый *Поединок* - настоящий апофеоз жизни. Для нового жизнеощущения интеллигенции нашлась и соответствующая идеология - в ницшеанстве. Проповедниками индивидуализма в *Поединке* выступают Ромашев и, главным образом, Назанский, с его крайним девизом: *когда меня не станет, то и весь мир погибнет...* Эти убежденные ницшеанцы искренно преданы новой вере, но слишком слабы, чтобы проводить ее в жизнь. Куприн хорошо уловил это несоответствие между *культом личности* и дряблостью его носителей. Индивидуалистические настроения Куприна выразились не только в обрисовке новых интеллигентов, но и в создании целого ряда своеобразных героев в духе горьковских босяков - простых, цельных, непосредственных, здоровых натур, живущих полною, напряженною жизнью. Таков, например, силач и атлет Бузыга в *Конокрадах*, которого *хоть чем хочешь бей, а уж печенок ему, не-ет... не отобьешь, потому что у него печенки к ребрам приросли*. В изображении этих стихийных индивидуалистов, полных жизни и близких к природе, больше всего обнаруживаются писательские особенности Куприна. Тут он дает волю своей бурной жизнерадостности, забавляясь пестрой игрой красок, иногда грубоватых, но ярких, непринужденностью поз, непрерывностью движения. В этой именно области особенно чувствуется отличие Куприна от его ближайшего учителя - элегического, сдержанного Чехова; чувствуется, что Куприн вырос под иным, более ясным небом. Талант Куприна достигает наибольшего расцвета в *Поединке*, лучшем из произведений Куприна. Яркий бытописатель здесь соединился в Куприне с психологом и лириком. Тема *Поединка* так была ясна и дорога автору, что для развития ее не потребовалось никаких усилий; она излилась сама собой. Захватывающее общее впечатление от *Поединка* не мешает отчетливости его отдельных фигур. Каждая из них не только интересна, как часть большого целого, но и сама по себе живет своей собственной жизнью. *Поединок* появился в средине 1905 г., вскоре после несчастной для России войны с Японией, и потому обратил на себя внимание, главным образом, своей бытовой стороной, резкой критикой военной среды. Картины военного быта и военной психологии, нарисованные в *Поединке*, были как бы иллюстрациями к недавним военным неудачам. Теперь, с объективной точки зрения, бросается в глаза не столько эта резкая критика, сколько общий фон ее. Обрисованная у Куприна военная среда является вместе с тем характерной картиной всей дореволюционной русской жизни. Тема, которую предполагал использовать для ненаписанного романа Ромашев: *ужас и скука военной жизни* - могла бы быть темой любого общественного романа того времени. Везде замечалось омертвение и оскудение, везде царили скука и шаблон. *Чувство нелепости, сумбурности, непонятности жизни*, угнетавшее подпоручика Ромашева, было присуще всем чутким обывателям старой России, не успевшим преодолеть идейного *бездорожья*. Потребностью заглушить его и обусловлена обличаемая в *Поединке* распущенность офицерских нравов, грубость и жесткость военных в отношении друг к другу и к подчиненным. И главный порок, алкоголизм, изображению которого у Куприна посвящены такие яркие страницы, был распространен не только среди военного сословия, а во всей России. Офицеры Куприна (как в *Поединке*, так и в рассказах) находятся в тесном духовном родстве с его штатскими героями. Это - неврастеники, для которых невыносимы впечатления будничной действительности, люди с *заживо содранной кожей*, как у инженера Боброва. Они остро реагируют на чужое страдание, возмущаются жестоким порядком вещей, но для его изменения ничего сделать не могут; им суждены только *благие порывы*. Психологически к *Поединку* тесно примыкает яркий рассказ: *Река жизни*. Это заключительный акт той интеллигентской драмы, которая изображена в произведениях Куприна. Небольшой период времени отделяет *Реку жизни* от *Поединка*, но в общественном настроении успел произойти большой поворот, - пронеслась волна освободительных событий. Герой Куприна (все тот же доброжелательный и чуткий, но не жизнеспособный интеллигент) не остался к ней равнодушным, он ринулся ей навстречу, но сразу почувствовал, что в новой жизни ему нет места. Как и Назанский, он индивидуалист, поклонник новой веры - *священного уважения к своему радостному, гордому, свободному я*. И так же, как у Назанского, его индивидуализм носит совершенно особенную, русскую - альтруистическую, общественную окраску. Он славит жизнь, но уходит из нее, потому что считает себя недостойным ее. *В теперешнее время тяжело и позорно и прямо невозможно жить таким, как я...*, пишет он в предсмертном письме к другу. Оптимистическое отношение к жизни особенно рельефно сказывается у Куприна в двух областях; в высоком представлении о любви, как о таинственном даре, ниспосылаемом только избранникам (пламенные речи Назанского, трагический роман Ромашева с Шурочкой, безнадежная любовь в *Гранатовом браслете*), и в его отношении к природе, как к живому целому. Чувство природы у Куприна отличается большой интенсивностью. Его *описания* могут сначала показаться несколько старинными - слишком подробными и цветистыми; но постепенно эта гибкая, тонкая *цветистость* начинает захватывать, ибо ее детали - не риторические метафоры, а творческие искорки; они зажглись от того сложного, жадного восприятия мира, о котором говорил другой вдохновенный певец земли, Мопассан, и которое свойственно Куприну (сон Изумруда в рассказе того же названия, охота в рассказе *На глухарей*). Внешней остроте восприятия у Куприна соответствуют его внутренняя полнота и углубленность. Каким-то особым чутьем, подсознательным разумом Куприн улавливает затаенную сущность вещей, связь причин и следствий, первооснову жизни и ее глубокий смысл, несмотря на кажущуюся случайность отдельных явлений (*Вечерний гость*, *Река жизни*, мистика Назанского в *Поединке*). В область художественных приемов Куприн не внес ничего существенного нового. Только в позднейших рассказах (*Река жизни*, *Штабс-капитан Рыбников* и др.) у него замечается некоторая перемена - явное тяготение к импрессионизму, к драматизации рассказа, и большая его сжатость. Но в большом романе-хронике *Яма*, где Куприн выступает гуманным бытописателем домов терпимости, он снова возвращается к старым реалистическим приемам. Не стремясь к новизне в области формы, Куприн углублял и изощрял хорошее старое. - См.: А. Измайлов *Песни земной радости* (*Литературный Олимп*, М., 1911); А. Луначарский (Сборник *Отклики жизни*, 1906); К. Чуковский *От Чехова до наших дней*; В. Львов-Рогачевский (Сборник *Борьба за жизнь*, 1907); Е. Колтоновская (Сборник *Новая жизнь*, 1910, и *Вестник Европы*, 1915, № 1); Н. Шапир (*Северные Записки*, № 12, 1914). Е. Колтоновская. См. также статьи: Гарин (Николай Георгиевич Михайловский) ; Олигер Николай Фридрихович .